Кто управляет прошлым, тот управляет будущим; кто управляет настоящим,
тот управляет прошлым»
«ВОЙНА — ЭТО МИР, СВОБОДА — ЭТО РАБСТВО, НЕЗНАНИЕ — СИЛА… »
Джордж Оруэлл; «1984», роман
Информационные поводы для написания данной статьи:
1) публикация 3-го июля 2009 г. на веб-сайте «ИноСМИ» и в украинской газете «День» статьи «Нюрнберг-2». Статья эта о дискуссиях об истории тоталитарных режимов ХХ века, о путях преодоления их взрывоопасного исторического наследия сегодня;
2) 60-летие со дня смерти великого английского писателя Джорджа Оруэлла 21 января 2010 г.
Как сообщали различные СМИ, 1 июля Комитет по демократии Парламентской Ассамблеи Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе, заседание которого проходило в Вильнюсе /Литва/ рассмотрел резолюцию «Воссоединение разделенной Европы: поощрение прав человека и гражданских свобод в регионе ОБСЕ в ХХI веке». По инициативе депутаций Литвы и Словении, положение, ставящее на одну доску сталинизм и нацизм, было
включено в Резолюцию. От Российской Федерации, как участника ОБСЕ, Резолюция требовала отказа от демонстраций во славу советского прошлого и избавлении от структур, «приукрашивающих историю».
23 августа — день подписания Пакта Молотова-Риббентропа — будет отмечаться как международный День памяти жертв нацизма и сталинизма, говорится в Резолюции. Безусловно, для полной объективности было бы необходимо восстановить в памяти и другую дату: 29 сентября 1938 года, день Мюнхенского сговора, подтолкнувшего А. Шилькрубера-Гитлера к агрессии. Иные СМИ информировали, что в поддержку документа высказались 30 депутатов из 14 стран мира. По сообщениям прессы высокопоставленные представители Российской Федерации выступали с утверждениями, в которых Резолюция объявлялась «новым политическим демаршем, имеющим антироссийскую направленность», «новым оскорбительным выпадом» и «насилием над историей».
Автор статьи обсуждает в этой статье проблему сталинизма и фашизма лишь с точки зрения прав человека, а не с точки зрения политологии или концепций политических партий.
Я убежден, что нарушения прав человека, происходившие в тоталитарных странах, должны быть разоблачены с тем, чтобы они не повторялись в будущем.
Веб-сайт «Гражданской комиссии по правам человека» информирует, что в 1895 г., за много лет до прихода национал-социалистов к власти, швейцарский психиатр немецкого происхождения Альфред Плётц обнародовал монографию «Здоровье нашей расы и защита слабых». В этой книге А. Плетц изложил основы теории расовой неполноценности. Этот психиатр распространил свое убеждение о необходимости «уничтожения людей, недостойных жить» для «чисто целительной меры». Но же ввел в употребление термин «Rassenhygiene» (расовая гигиена).
Позднее Плётц стал одним из создателей Общества расовой гигиены. Спустя годы преступный нацистский режим выразил признательность Плётцу и его ярым сторонникам за помощь в разработке «биологического обоснования» для построения нацистского немецкого государства.
В 1920 году психиатр Альфред Кох в своей книге «Право на уничтожение живущих, которые недостойны жить» обратился с требованием, чтобы «умственно неполноценных» подвергали эвтаназии (т.е., попросту говоря, убивали). К 1932 году расовая гигиена стала общепринятой дисциплиной в медицинском (!) сообществе Германии и ей обучали на медицинских
факультетах большинства университетов Германии. Нужно обратить внимание, что такая ситуация сложилась в Германии до (!) прихода к власти нацистов в 1933 году.
Еще один нацистский психиатр, Эрнст Рудин, в 1933 г. стал соавтором законов о стерилизации в «третьем рейхе». Рудин предполагал, что психиатрия обязана сыграть важную роль в очищении расы. Он понимал под этим, в частности, лишение генетически «ущербных» людей «способности размножаться».
И здесь уместно провести параллель. В сегодняшней России отмечены случаи
насильственной стерилизации жительницы психоневрологического интерната (ПНИ), о чем в 2000-х годах сообщала Российская Гражданская комиссия по правам человека. Об этом также были публикации в различных СМИ.
Именно вышеперечисленные работы и теории, как «Гражданская комиссия по правам человека», способствовали возникновению и претворению в жизнь маниакально-депрессивной идеи фюрера по уничтожению «недостойных жизни» или «низших рас». К тому времени А. Гитлер уже познакомился с психиатрией. Так, журналист Рон Розенбаум изложил подробный рассказ об этом на страницах «Нью-Йоркера». Адольф Шилькрубер (Гитлер) потерял зрение из—за газовой атаки в первую мировую войну. В 1918 г. Гитлер находился в военном госпитале, там психиатр Эдмунд Фостер гипнотизировал его. Фостер вводил Гитлера в транс и внушал ему, что Германии нужно, чтобы он прозрел и служил делу возрождения немецкой нации.
Интересно, что из десятков виновных в нацистских преступлениях психиатров только четверо предстали в 1946 г. перед нюрнбергским трибуналом. Большинство преступных психиатров-нацистов избежали правосудия, а многие после войны даже вернулись к психиатрической практике. Увы, некоторые из них заняли должности в правительстве!
Только в 1999 г. немецкие психиатры окончательно согласились: некоторые немецкие психиатры пестовали философию «евгеники» и расовой неполноценности, тем самым отравляя умы немецкого народа, в течение почти трёх десятилетий еще до прихода национал-социалистов к власти в 1933 г.
Расовая гигиена и евгеника всё ещё способны порождать хаос: 10-летние конфликты в Боснии и Косово, оставившие десятки тысяч мёртвых, имели в качестве истоков те же самые психиатрические теории.
Автор статьи предполагает, что вряд ли было верным шагом парламентариев объединять в одной Резолюции сталинизм и фашизм. Их следовало бы осуждать в разных Резолюциях, тогда бы это вызвало меньше кривотолков.
Может быть следовало бы обратить большее внимание на продвижение псевдонаучной психиатрической и фашистской идеологии на Балканах. Так, по информации обнародованной на сайте «Гражданской комиссии по правам человека», сербский психиатр Йован Рашкович, стал в 1986 г. соавтором меморандума Сербской академии наук, отстаивавшего идею создания «великой Сербии». Тогда заявлялось, что сербам необходимо господствовать над хорватским и мусульманским меньшинствами из-за психологического превосходства сербов над ними.
Издание «День» обращалось к экспертам с просьбой дать комментарии к Резолюции парламентской ассамблеи ОБСЕ.
Я привожу комментарии ниже в сокращенном виде.
Станислав Кульчицкий, доктор исторических наук, заместитель директора Института истории НАН Украины: «Я считаю, что сталинизма как такового не существует, потому что и ленинизм, и сталинизм объединяется единым понятием ‘большевизм’. То, что Ленин не успел сделать, сделал Сталин… Роль Сталина в становлении Советского Союза колоссальна, но называть весь этот период сталинизмом нет оснований… Единственное сходство нацизма, большевизма и фашизма заключается в том, что они являются тоталитарными режимами».
От себя добавлю, что депортация чеченского народа, крымских татар сталинским режимом, что является признанным фактом, дает право проводить аналогию с нацистским режимом, который депортировал на территорию Германии представителей мирного населения оккупированных стран, где эти люди использовались, как дармовая рабочая сила.
Владимир Панченко, доктор филологических наук, университет «Киево-Могилянская академия: «Я думаю, что это очень важное событие, потому что сталинизм — это тот случай, когда мертвый хватается за ноги живых. С одной стороны, сталинизм стал, якобы, фактом советской истории, хотя он имеет типологические явления и во многих других посткоммунистических странах, с другой — отойдя в историю, остался в психологии общества. Сталинизм уходит корнями в постулаты марксизма и ленинизма — это логическое продолжение того, что можно прочитать, например, в манифесте коммунистической партии Маркса-Энгельса. Разрешение на террор было дано практикой Владимира Ильича Ленина. Поэтому, на мой взгляд, правильнее было бы ставить в одну плоскость коммунизм и нацизм, а сталинизм является лишь разновидностью этой коммунистической практики».
Радиостанция «Свобода» взяла комментарии по теме у Председателя правления московского общества «Мемориал» Яна Рачинского: «Если аккуратно прочесть текст Резолюции… там нет уравнивания. Там сказано, что оба режима были античеловечны, преступны… Они были преступны по-разному… в резолюции нигде не сказано, что они были одинаковыми. Мне очень не нравится в комментариях российских политиков то, что они пытаются изобразить, будто эта резолюция — обвинение стране. Это не обвинение стране. Никто не отрицает победы советского народа и героизма советских солдат. Речь идет о преступлениях советских властителей — Сталина и его ближайших сподвижников. Не об осуждении советского народа, не об отрицании колоссальных жертв, понесенных народом, который, вопреки бездарности руководства, выиграл войну. А именно об осуждении этого самого руководства, которое в значительной мере несет ответственность и за то, что война началась, и за то, что она имела для Советского Союза такой трагический и катастрофический характер…»
По мнению автора статьи осуждение тоталитаризма в любой форме более чем необходимо. Также необходимо выявлять тех людей и те идеологии, которые ответственны за создание тоталитарных государств.
Иначе мы очень скоро можем скатиться по создания тоталитарного государства, подобного тому которое было описано в романе «1984» известнейшего писателя-фантаста Джорджа Оруэлла. И особо здесь следует обратить внимание на следующее. Дж. Оруэлл описал в своем знаменитом романе полицию мысли — учреждение, которое отслеживало неправильные и «бунтарские» мысли и высказывания жителей тоталитарного государства, наказывало людей за их мысли. В РФ, как, к сожалению, и в некоторых странах Западной демократии, существует пункт в статье Закона «О психиатрической помощи…» (пункты (в) статей 23 и 29 Закона РФ «О псих. помощи…») в соответствии с которым человек, чье психическое состояние тяжелое и может ухудшиться без лечения может быть недобровольно освидетельствован психиатром и госпитализирован в психиатрический стационар. Но исключительно тот факт, как человек мыслит, и о чем он думает, не может служить основанием для насильственного освидетельствования, госпитализации и лечения психиатрическими препаратами, которые имеют серьезные побочные эффекты, как-то:
неусидчивость, перекашивание лица, стремление покончить жизнь самоубийством и т.п. Увы, в РФ есть факты, когда оппозиционеров госпитализировали в психиатрические учреждения по 29-ой статье Закона РФ «О психиатрической помощи и гарантиях прав граждан при ее оказании». Это случаи Ларисы Арап из Мурманска, Артема Басырова из Йошкар-Олы.
В заключение позвольте процитировать Джорджа Оруэлла — его роман «1984», чтобы проиллюстрировать, как контроль за мыслями и за знанием истории может привести к «промыванию мозгов»: «Человек в белом не оглянулся. На Уинстона тоже не посмотрел; он смотрел только на шкалы. Он катился по гигантскому, в километр шириной, коридору, залитому чудесным золотым светом, громко хохотал и во все горло выкрикивал признания. Он признавался во всем — даже в том, что сумел скрыть под пытками. Он рассказывал всю свою жизнь — публике, которая и так все знала.
…С ним были охранники, следователи, люди в белом, О’Брайен, Джулия, мистер Чаррингтон — все валились по коридору толпой и громко хохотали. Что-то ужасное, поджидавшее его в будущем, ему удалось проскочить, и оно не сбылось. Все было хорошо, не стало боли, каждая подробность его жизни обнажилась, объяснилась, была прощена. Вздрогнув, он привстал с дощатой лежанки в полной уверенности, что слышал голос О’Брайена. О’Брайен ни разу не появился на допросах, но все время было ощущение, что он тут, за спиной, просто его не видно. Это он всем руководит. Он напускает на Уинстона охранников, и он им не позволяет его убить. Он решает, когда Уинстон должен закричать от боли, когда ему дать передышку, когда его накормить, когда ему спать, когда вколоть ему в руку наркотик. Он задавал вопросы и предлагал ответы. Он был мучитель, он был защитник, он был инквизитор, он был друг. А однажды — Уинстон не помнил, было это в наркотическом сне, или просто во сне, или даже наяву, — голос прошептал ему на ухо: «Не волнуйтесь, Уинстон, вы на моем попечении. Семь лет я наблюдал за вами. Настал переломный час. Я спасу вас, я сделаю вас совершенным». Он не был уверен, что голос принадлежит О’Брайену, но именно этот голос сказал ему семь лет назад, в другом сне: «Мы встретимся там, где нет темноты».
Он не помнил, был ли конец допросу. Наступила чернота, а потом из нее постепенно материализовалась камера или комната, где он лежал. Лежал он навзничь и не мог пошевелиться. Тело его было закреплено в нескольких местах. Даже затылок как-то прихватили. О’Брайен стоял, глядя сверху серьезно и не без сожаления. Лицо О’Брайена с опухшими подглазьями и резкими носогубными складками казалось снизу грубым и утомленным. Он выглядел старше, чем Уинстону помнилось; ему было, наверно, лет сорок
восемь или пятьдесят. Рука его лежала на рычаге с круговой шкалой, размеченной цифрами.
— Я сказал вам, — обратился он к Уинстону, — что если мы встретимся, то — здесь.
— Да, — ответил Уинстон.
Без всякого предупредительного сигнала, если не считать легкого движения руки О’Брайена, в тело его хлынула боль. Боль устрашающая: он не видел, что с ним творится, и у него было чувство, что ему причиняют смертельную травму. Он не понимал, на самом ли деле это происходит или ощущения вызваны электричеством; но тело его безобразно скручивалось и суставы медленно разрывались. От боли на лбу у него выступил пот, но хуже боли был страх, что хребет у него вот-вот переломится. Он стиснул зубы и тяжело дышал через нос, решив не кричать, пока можно.
— Вы боитесь, — сказал О’Брайен, наблюдая за его лицом, — что сейчас у вас что-нибудь лопнет. И особенно боитесь, что лопнет хребет. Вы ясно видите картину, как отрываются один от другого позвонки и из них каплет спинномозговая жидкость. Вы ведь об этом думаете, Уинстон? —
Уинстон не ответил. О’Брайен отвел рычаг назад. Боль схлынула почти так же быстро, как началась.
— Это было сорок, — сказал О’Брайен. — Видите, шкала проградуирована до ста. В ходе нашей беседы помните, пожалуйста, что я имею возможность причинить вам боль когда мне угодно и какую угодно. Если будете лгать или уклоняться от ответа или просто окажетесь глупее, чем позволяют ваши умственные способности, вы закричите от боли, немедленно. Вы меня поняли? —
— Да, — сказал Уинстон.
О’Брайен несколько смягчился. Он задумчиво поправил очки и прошелся по комнате. Теперь его голос звучал мягко и терпеливо. Он стал похож на врача или даже священника, который стремится убеждать и объяснять, а не наказывать.
— Я трачу на вас время, Уинстон, — сказал он, — потому что вы этого стоите. Вы отлично сознаете, в чем ваше несчастье. Вы давно о нем знаете, но сколько уже лет не желаете себе в этом признаться. Вы психически ненормальны. Вы страдаете расстройством памяти. Вы не в
состоянии вспомнить подлинные события и убедили себя, что помните то, чего никогда не было. К счастью, это излечимо. Вы себя не пожелали излечить. Достаточно было небольшого усилия воли, но вы его не сделали. Даже теперь, я вижу, вы цепляетесь за свою болезнь, полагая, что это доблесть. Возьмем такой пример. С какой страной воюет сейчас Океания? —
— Когда меня арестовали, Океания воевала с Остазией. —
— С Остазией. Хорошо. Океания всегда воевала с Остазией, верно? —
Уинстон глубоко вздохнул. Он открыл рот, чтобы ответить, — и не ответил. Он не мог отвести глаза от шкалы.
— Будьте добры, правду, Уинстон. Вашу правду. Скажите, что вы, по вашему мнению, помните? —
— Я помню, что всего за неделю до моего ареста мы вовсе не воевали с Остазией. Мы были с ней в союзе. Война шла с Евразией. Она длилась четыре года. До этого… —
О’Брайен остановил его жестом,
— Другой пример, — сказал он. — Несколько лет назад вы впали в очень серьезное заблуждение. Вы решили, что три человека, три бывших члена партии — Джонс, Аронсон и Резерфорд, — казненные за вредительство и измену после того, как они полностью во всем сознались, неповинны в том, за что их осудили. Вы решили, будто видели документ, безусловно доказывавший, что их признания были ложью. Вам привиделась некая фотография. Вы решили, что держали ее в руках. Фотография в таком роде. —
В руке у О’Брайена появилась газетная вырезка. Секунд пять она находилась перед глазами Уинстона. Это была фотография — и не приходилось сомневаться, какая именно. Та самая. Джонс, Аронсон и Резерфорд на партийных торжествах в Нью-Йорке — тот снимок, который он случайно получил одиннадцать лет назад и сразу уничтожил. Одно мгновение он был перед глазами Уинстона, а потом его не стало. Но он видел снимок, несомненно, видел! Отчаянным, мучительным усилием Уинстон попытался оторвать спину от койки. Но не мог сдвинуться ни на сантиметр, ни в какую сторону. На миг он даже забыл о шкале. Сейчас он хотел одного:
снова подержать фотографию в руке, хотя бы разглядеть ее.
— Она существует! — крикнул он.
— Нет, — сказал О’Брайен.
Он отошел. В стене напротив было гнездо памяти. О’Брайен поднял проволочное забрало. Невидимый легкий клочок бумаги уносился прочь с потоком теплого воздуха: он исчезал в ярком пламени. О’Брайен отвернулся от стены.
— Пепел, — сказал он. — Да и пепла не разглядишь. Прах. Фотография не существует. Никогда не существовала. —
— Но она существовала! Существует! Она существует в памяти. Я ее помню. Вы ее помните.
— Я ее не помню, — сказал О’Брайен.
Уинстон ощутил пустоту в груди. Это — двоемыслие. Им овладело чувство смертельной беспомощности. Если бы он был уверен, что О’Брайен солгал, это не казалось бы таким важным. Но очень может быть, что О’Брайен в самом деле забыл фотографию. А если так, то он уже забыл и то, как отрицал, что ее помнит, и что это забыл — тоже забыл. Можно ли быть
уверенным, что это просто фокусы? А вдруг такой безумный вывих в мозгах на самом деле происходит? — вот что приводило Уинстона в отчаяние.
О’Брайен задумчиво смотрел на него. Больше, чем когда-либо, он напоминал сейчас учителя, бьющегося с непослушным, но способным учеником.
— Есть партийный лозунг относительно управления прошлым, — сказал он. — Будьте любезны, повторите его. —
«Кто управляет прошлым, тот управляет будущим; кто управляет настоящим, тот управляет прошлым», — послушно произнес Уинстон.
— «Кто управляет настоящим, тот управляет прошлым», — одобрительно кивнув, повторил О’Брайен. — Так вы считаете, Уинстон, что прошлое существует в действительности?
Уинстон снова почувствовал себя беспомощным. Он скосил глаза на шкалу. Мало того, что он не знал, какой ответ, «нет» или «да» избавит его от боли; он не знал уже, какой ответ сам считает правильным…»
