Единоверные

Архидьякон англиканской церкви далекого Иерусалима Теодор Довлинг в 1912 году в своей книге "Эскизы из истории Грузинской Церкви" с сожалением писал о судьбе Грузинской Церкви и приводил слова католического священника Адриана Фортескью: "Грузинский народ, и Грузинская Церковь уничтожена одним ударом".

Более 200 лет прошло с тех пор, как Грузия борется с формальным и неформальным господством России. И на сегодня тема российского влияния является более актуальной, нежели в первые годы распада Советского Союза. Общественные массы, и уже и политические персоны, делают выбор между самым большим на сегодня вызовом перед Грузией, дилеммой: Запад или Россия? Да, есть такой вопрос. Они рассматривают, обсуждают, почему для нашей страны лучше тот или иной путь, кто на чьей стороне, какая политическая партия какое направление проводит, является ли наша общественность пророссийской. Этим обсуждениям конца не видно, и вероятно, не будет конца до тех пор, пока судьба нашей страны в этом контексте не будет решена.

Целью данной статьи вовсе не является выяснение того, кто на чьей стороне, но поскольку решение судьбы страны в большей мере (если не полностью) опять же в руках народа, необходимо пересмотреть историю грузинско-российских отношений. Существует также история Грузии и "Запада", между прочим, гораздо более древняя, но об этом в другой раз.

Основные аргументы пророссийски настроенных людей можно объединить в поговорку, лучше привычная беда, чем непривычная. Россия является нашим непосредственным соседом, а Америка очень далекое, заморское государство. Очевидно, подобное настроение бытовало в Грузии и в XIX веке. Например, не одобряли Важу-Пшавела, поскольку в своем письме "Немного о хорошем и плохом нашей жизни" он писал: "Интеллигенция выдумала якобы новую мысль: иметь добрые отношения с соседним народом. Спросите-ка у них, когда у Грузии не было добрых отношений с этим соседним народом? … А кто нарушит соседские правила, того следует осудить, а не кричать: "Соседи мы, соседи!".

Между тем главным аргументом является то, что у нас одно вероисповедание. Исследование исторических источников явствует, что этот факт был частью целенаправленной пропаганды, и остается таковой по нынешнее время. Иванэ Джавахишвили (известный грузинский историк) пишет, что Православная Церковь и общая религия всегда были оружием в руках России для ассимиляции Грузии: "Грузины слышали о горячем чувстве веры россиян, и не сомневались, что Россия легко поймет чаяния грузин, и окажет им искреннюю помощь в самоотверженной борьбе против персов и османов. Российское правительство, и политики не упустили из виду такую политическую наивность грузин".

Примечательно, что пребывание в той же российской империи подготовило почву для формирования грузинской нации, но это оказалось непроизвольным результатом. Главнейшей целью России являлась не консолидация грузин, а напротив, их ассимиляция в России, то есть русификация. Русификаторская политика не была тайной. Например, русский дьякон Восторгов прямо заявлял, что русификация грузин была в интересах империи, а это следовало осуществить посредством церкви. Так началась борьба с Грузинской Церковью. Подчинение российской империей Грузинской Церкви за век до создания Советского Союза являлось политическим интересом России, поскольку с ее помощью русские могли вести агитацию в пользу себя и с идеологической точки зрения способствовали бы ассимиляции Грузии в Российской империи. Разумеется, они не могли достичь этого без противостояния с церковью. Необходимо было ослабить ее, тем более что в отличие от Русской Церкви, которая подчинялась государственной власти, Грузинская Церковь являлась экономически независимой единицей. Уже на заре XX века российская империя откровенно говорила о духовном завоевании как раз таки с помощью церкви, о чем говорит Кетеван Павлиашвили в своем труде "Экзархосство Грузии в 1900-1917 годах": "Ведомство духовенства империи отмечало: "Мы повторно должны завоевать Кавказ, и в данном случае совершенно другим оружием. Без этой духовной победы не будет твердого физического завоевания. Такой победой является религиозное завоевание. Настало время, когда мы должны предпринять меры, чтобы примирить местные племена, слить их с собой, приютить, завоевать их души и сердца".

Помимо борьбы с церковью русификация подразумевала также борьбу против грузинского языка. По словам доктора филологических наук Шукии Апридонидзе, российская империя боролась "с главнейшей силой, объединяющей грузин, грузинским языком, на котором была создана древнейшая и богатейшая литература, и являлась языком богослужения в церквях Грузии". На том фоне, когда закрывали церкви и монастыри, отнимали у них власть, влияние, земли, и из года в год исчезали церковное имущество и сокровища, не удивительно, что грузинские священнослужители были настроены против России, и боролись за освобождение Грузии на протяжении всего XIX века, и после, до советизации. Из письма католикоса-патриарха Калистрата следует, что это была нелегкая борьба для России: "Новые экзархи боялись приезжать в Грузию, поскольку думали, что их убьют. Действительно в начале XX века, в 1908 году убили экзарха Никона. В российской иерархии Грузию уже называли "диким и жестоким краем", "тайным и скрытым желанием" грузинских иерархов которых являлось освобождение Грузинской Церкви".

Автокефалия Грузинской Апостольской Церкви была упразднена в 1811 году. Фактически в течение века запрещалось проведение службы на грузинском языке. Российский бюрократический строй довел Грузинскую Церковь до весьма тяжелого положения. Помимо массового грабежа и хищения церковных предметов и драгоценностей губительную роль для Грузинской Церкви сыграла кадровая политика российского духовенства, которая проводилась в присоединенной Грузии новыми начинаниями и реформами. В труде русского историка Николая Дурново "Судьба Грузинской Церкви" говорится: "Грузинская Церковь не привыкла иметь распорядителями своей судьбы таких индифферентных лиц, какими были русские экзархи, всегда враждебно настроенные к Святой Церкви и грузинскому народу".

Если до вторжения России и упразднения автокефалии грузинский народ идентифицировал себя с вероисповеданием, теперь это стало невозможным. Проведение службы в церквях на русском языке вызывало в народе отчуждение, и лишало его объекта собственной идентификации. Поскольку усмирение церкви было на службе аннексии страны, тогдашняя грузинская элита мирян и духовенства поняла, что для спасения религии необходимо было плечом к плечу бороться против российской имперской машины.

Если Россия предлагала объединение церквей Грузии, и стирала границы между церквями, в ответ на это Нико Марр писал в "Нации грузин": "Церковно-национальная жизнь в Грузии была весьма развита. Церковь Грузии является не только православной, но и местной, национальной. У нее есть завещанный предками собственный язык, освященный веками, свои собственные сказания, дошедшие от предков, свои местные национальные мученики, последователи своей национальной церковной идеи". Если Россия доказывала грузинам, что у них есть возможность присоединиться к более грандиозным церквям, Важа-Пшавела писал в ответ: "Не хочу молиться тому прекрасному нарядно-украшенному идолу, которому молишься ты" (Письмо "Что такое свобода").

Однако это всего лишь начало истории отношений российско-грузинских церквей. Не следует забывать, что происходило в советский период. Сначала, как известно, проводилась антирелигиозная политика, выражавшаяся в преследовании церкви и священнослужителей. Позже советское государство изменило политику в отношении Грузинской Православной Церкви, в определенной мере "примирилось" с ней, и дало право на существование, но только потому, что к тому времени совершенно сменило священнослужителей на свои кадры. Грузинское духовенство прошло этапы безудержной борьбы с советской антирелигиозной политикой, политического терпения и коллаборационизма. Между прочим жертвой именно этих процессов стал патриарх Грузии Амвросий Хелая, который достойно боролся за независимость церкви. Однако его победило возникшее в грузинской же церкви т.н. движение обновления и реформаторов, главным признаком стремления которого являлось сотрудничество с коммунистическим режимом, и, следовательно, преследование непримиримых священнослужителей.

Возникает вопрос, проводит ли Россия на сегодня ту же политику "духовного покорения"? Является ли Православная Церковь оружием в их руках? Эти вопросы все чаще звучат в общественности, однако до того, как найти ответ на этот вопрос, следует учитывать тот печальный факт, что выходя из Советского Союза в 1991 году Грузинская Православная Церковь не имела опыт толерантности, и она не претерпела реформу во время перехода из тоталитарной на пост-тоталитарную систему.

Допустим, Россия и сегодня собирается укрепить влияние на Грузию посредством церкви. Это вовсе не является ударом по нашей религии - это мнение опять же в интересах только России! Поскольку верующий человек не уступит свою церковь, т.е. он не уступит Россию. Если мы действительно верующие, нашу веру не должен пошатнуть тот факт, что некогда российская кадровая политика подчинила Православную Церковь, и после того пророссийское настроение неизменно передается из поколения в поколение. Наоборот, на мой взгляд, это должно быть мотивом для осуществления той цели, чтобы церковь освободилась от политического ангажирования.

Вернемся, пожалуй, к общему настроению. Россия или Запад? Естественно, в порядке вещей, что агрессор должен вызывать ненависть, тем более, если агрессия была осуществлена в столь недавнем прошлом как в нашем случае, в августе 2008 года. Судите сами, так это, или не так. А в конце статьи приведу опять же слова Важи-Пшавела, в письме "Что такое свобода?" он описывает чувства угнетенного человека, лишенного свободы, к угнетателю. Правда, его слова были направлены на политическую оккупацию, но мы можем применить их к "духовному завоеванию":

"Какая может быть свобода там, где мне не дают говорить на родном языке: не учат, не дают разговаривать, петь, возносить песнопение?! Как относится к этому? Что мы должны чувствовать?!- Ничего другого, кроме ненависти, гнева. Моя жизнь отравлена, чувствую лишь неприязнь, ненависть, и проклинаю те силы, тех волков, которые мешают мне во всех вышеизложенных делах, преграждают мне путь, и я дожидаюсь удобного случая сокрушить их… Когда наступит это время, и я начну действовать для уничтожения, угнетения этих сил, тогда и начнется моя свободная жизнь. Здесь начало свободы, и если я терплю, молчу, ничего не говорю, тогда я раб, не ненавижу угнетающую меня силу; Может и ненавижу, но скрываю эту ненависть в сердце; Тогда я трус, более мерзкий, чем раб. Нет, когда гнев доходит до крайности, чувство трусости исчезает, и тогда человек говорит: умру, или одолею мучителей!..

" Угнетающая сила не будет одолена, побеждена, не испугается волчья стая, пока большинство не скажет это. Скажет ли когда-нибудь народ решительно, "жизнь, или смерь?!" (т.е. свобода?!).